Бов,
Эмманюэль. Ловушка: Роман / Пер. с французского.
© Éditions de La Table Ronde, 1986.
Глава 7
На следующий день Бриде встал очень рано. Он
решил расплатиться за гостиницу и отнести свой чемодан в небольшое кафе
неподалеку от автобусной станции. Только после этого он пойдет в министерство.
Так он будет чувствовать себя свободнее. Что бы ни случилось, он уедет сегодня
же, с бумагами или без.
В приемной гостиницы "Двух Ключей"
не было никого. Он постучал в застекленную дверь, открыл ее, надеясь, что на
шум кто-нибудь выйдет. Он поставил чемодан на плетеное канапе у входа, затем
прошел в длинный коридор, ведущий от лестницы. В глубине коридора была дверь,
через которую можно было попасть в прилегавшее кафе. Бриде часто спрашивал
себя, принадлежат ли оба заведения – гостиница и кафе – одному хозяину,
поскольку клиентура обоих была разной. Он приоткрыл дверь. Жареные ломтики
плохого хлеба лежали на прилавке вместо круассанов.
– Нет ли здесь хозяйки отеля? – спросил он. –
Я освобождаю комнату и хотел бы оплатить счет.
– Она не в своей приемной?
– Нет.
– Подождите, я схожу узнаю.
Толстая женщина в белом фартуке отправилась на
розыски хозяйки.
– Она должна быть в своей комнате, – сказала
она, заглянув в две-три двери.
Бриде ждал у приемной. Никто еще не выходил,
поскольку ни одного ключа не висело еще на крючках. Бриде растирал руки, как он
это обычно делал после умывания. С того момента, как он проснулся, Бриде
спрашивал себя, в котором часу было удобней всего пойти в министерство. В
половину десятого было немного рано, хотя здесь, в Виши, все старались
изображать жаворонков. Десять часов, да, десять часов: это было бы в самый раз.
Или четверть одиннадцатого. Но тогда Бассон мог уже прийти. "Мне следовало
расспросить у дежурного, вчера, поскольку я все равно искал, что бы ему
сказать"
В этот момент он заметил толстую женщину в
белом фартуке, спускавшуюся со второго этажа.
– Мадам спускается, – сказала она.
Вскоре появилась хозяйка гостиницы. Это была блондинка,
но уже в возрасте. Она была в пеньюаре кричащей расцветки. Тем не менее, она
производила впечатление чрезвычайно почтенное. "Она уже подготовила мой
счет, – подумал Бриде, заметив, что в руке у нее был конверт. Быстро же
она".
– Вы уезжаете, мсье? – сказала она, протягивая
Бриде этот конверт.
– Да.
– Хорошо. Я приготовлю ваш счет.
– Это разве не он? – спросил Бриде, показывая
конверт.
– Нет, нет. Это письмо, которое принесли вам
сегодня утром.
Бриде почувствовал, что у него сжалось сердце.
– Почему вы не положили его ко мне в
отделение?
– Меня
попросили передать его вам лично в руки.
Бриде разорвал конверт, но он дрожал так, что
вместе с ним разорвал и содержимое. Соединив оба куска, он прочел:
"Государство Франция.
Управление национальной безопасности.
Главная канцелярия.
№ 17/864
Виши, 13 октября 1940 года.
Просим г-на Бриде явиться в Управление
национальной безопасности по адресу ул. Лукаса, 18, в четверг 10 часов утра, по
касающемуся его вопросу.
К Генеральному директору".
На красной печати змеилась подпись. Пером,
поперек листа, было написано и подчеркнуто слово "Повестка".
– Вот ваш счет, – сказала хозяйка.
Бриде с удивлением посмотрел на длинный листок
квитанции, который ему протянули. Пока он читал повестку, хозяйка села за стол.
Она отыскала перо, раскрыла пузырек чернил, сверила записи в книгах, составила
список услуг, на отдельном листке произвела вычисления, записала результат в
квитанцию. Она встала из-за стола, она принесла ему этот счет. Она сделала все
это, а он этого даже не заметил.
Бриде расплатился и вышел. Серые тучи, наседая
друг на друга, закрывали небо. Было восемь часов с половиной. Улицы были
пустынны. Словно бы накануне был праздник. Вокруг оркестровой сцены еще в
беспорядке стояли стулья. Среди них были те, что стояли в одиночестве под
каким-нибудь деревом, некоторые были опрокинуты, другие стояли сразу по
пять-шесть, или по два, напоминая то кружок старых дам, то пару влюбленных.
Бриде услышал пение. Молодые люди, в униформах, но без оружия, проходили строем
с высоко вскинутыми, как при оскорбленном самолюбии, головами. Слово
"надежда", не переставая, слетало с их уст.
В течение нескольких минут Бриде шагал прямо,
ни о чем не думая, словно бы ничего не произошло, на манер совершенно естественный,
как случается при инстинктивной реакции на боль и страдание, которая заставляет
нас, как можно дольше, скрывать наши чувства.
Затем он остановился и снова прочел повестку.
"Ну, вот и все... – пробормотал он. – Ну, вот и все. Они скажут, что я
пытался получить бумаги обманным путем. Они арестуют меня. Теперь-то у них есть
повод. Я и сам чувствовал, что не должен был этого делать. Как только мог я
хотя бы на миг подумать, что смогу их облапошить! Они должно быть просто в
бешенстве! Этот бородач Руане и нанес решающий удар. Он наверняка действовал в
сговоре с Бассоном. Все было подстроено, и я, как идиот, попал в ловушку. Весь
мой голлизм вылез наголо".
Мимо Бриде снова промаршировал уже
встретившийся ему отряд. Офицер его был настолько уверен в совершенстве
выправки своих подопечных, что даже не оглядывался на них.
В этот момент у Бриде появилось чувство, что
его было не в чем упрекнуть. Его защита была проста. Он вел себя искренне. Он
не думал совершать что-либо плохого. Он скажет в Министерстве безопасности, что
как раз собирался повидать Бассона. Это имя произведет определенный эффект. Он
скажет, что мсье Руане сам его пригласил, что тот первый завел разговор о визе.
У него и мысли не могло возникнуть, что мсье Руане мог превысить свои полномочия.
Он скажет: "Я не знал. Не мог же я, в самом деле, заподозрить
государственного служащего".
Отметив, что за ним не следили, Бриде подумал,
что он все так же свободен в своих действиях. Он вполне мог не получить этой
повестки, или не подчиниться. Ведь и вправду, не спроси он на выходе хозяйку,
та не смогла бы ему ее передать. Ничто еще не мешало отъезду. Он вполне мог
сесть в первый же транспорт до Сан-Жермен-де-Фоссе и исчезнуть.
Уверенность начинала возвращаться к нему. Что
доказывало, что этот "касающийся его вопрос" предвещал опасность?
Напротив, это могло быть радостное известие. Было решено поручить ему миссию. У
него хотели только что-то уточнить. Против него ничего не имелось, ничего
написанного, ничего вещественного. К тому же, он ничего и не сделал. Он говорил
когда-то, немалому количеству людей, что хотел примкнуть к Голлю, но тогда
следовало арестовать и всех тех, кто говорил то же самое... Зато с тех пор, как
он здесь, он достаточно сказал о своем восхищении Маршалом. Он, может быть,
даже несколько переборщил в тот день, когда сказал Лавессеру, что боготворит
его.
Допустим, что кое-кто и был в курсе прочих его
высказываний, однако не было никаких оснований доверять им более чем нынешним.
Все, что могли ему сделать, это выразить недоверие, держать на дистанции. В
конце концов, его могли вызвать, чтобы сообщить, что не могли дать ему визы.
Ему скажут, что, поразмыслив, сочли его отъезд несвоевременным. Слово
"несвоевременный" было в большом ходу в это время. В вежливой форме
оно выражало твердость, которая неимоверно нравилась вишистским властям.