Александр Козюльков

 

 

 

 

История несостоявшегося литератора

или

акт творчества как преодоление немоты

 

 

 

 

 

Предисловие

 

 

У меня много друзей. Самых разных. Или, вернее сказать, знакомых. Среди них есть и писатели. Да я и сам писатель, как видите. И есть у меня один знакомый, не писатель, но все хочет им стать. Но у него все никак не получается. Иногда он даже из-за этого грустит. Ну, я и решил про него написать, нам-то, писателям, что – пиши себе.

 

 

I

 

 

У каждого свои странности, или странность какая-нибудь, лелеемая, потому что без странности совсем уж, наверное, скучно было жить на свете. Мне же, по причине моих странностей, жить совсем не скучно, но, правда, временами невесело. Есть у меня, например, такая странность: я думаю, что все время меняюсь. Пройдет некоторое время, и я думаю: какой же я был глупый, ну дурак просто, и как же я мог так глупо себя вести! И так постоянно: пройдет еще немного времени, я опять думаю: ну что за дурак я был! И от этого мне казалось, что я все время умнею. И вроде бы уже настолько должен был поумнеть, что дальше некуда, а, опять, проходит какое-то время – и опять то же самое. Как такое может быть? Значит, я не умнею? Значит я, такой рассудительный и умный в оценке отдаленных во времени событий, совершенно неспособен применять рассудительность и ум в своих настоящих действиях и поступках и обречен всю свою жизнь не то что стыдиться – стесняться своего прошлого? Впрочем, я так думал однажды, а что я об этом думаю сейчас – я не знаю.

 

Ну, нет, остаются какие-то узелки на память, когда-то доказанные теоремы остаются набором непреложных и необходимых для выживания аксиом. И опять, это не совсем так. У меня несколько мироощущений со своими иерархиями ценностей, со своей аксиоматикой, которые противоречат друг другу, конфликтуют между собой – я же стараюсь их как-то развести, или свести, словом: примирить. Да и это не совсем так. Я поочередно принимаю то одно, то другое мироощущение, каждый раз меняя и подстраивая под него свою жизнь, иногда задерживаясь надолго, успевая обрасти семьей, работой, детьми – и счастье, что до сих пор, после очередного такого "мироощущения", мне оставалось куда вернуться. Да, я учился не терять чувства реальности, я учился оставаться в пределах вынужденной необходимости, но что же несет меня все время на край, на край. Не нравится мне, видно, так уж совсем, моя реальность…

 

Временами я испытываю чувство некого умиротворения и ощущаю себя как будто счастливым человеком. Какое оно, это ощущение? Ощущение обретения мудрости и гармонии с миром. Ощущение того, что тебе некуда спешить и ты можешь остановиться. Ощущение того, что ты позабыл, что же ты по-настоящему любишь и чего по-настоящему хочешь, и, вот, сейчас, можешь об этом вспомнить. Ощущение того, что ты был не тем, не самим собой, и можешь, наконец, вернуться к себе.

 

Обманчиво это чувство. Это значит лишь, что прошло порядком времени, когда ты последний раз возвращался к себе. Что ты потерял осторожность, и готов снова глотнуть страшной свободы. Но, снова оказавшись перед лицом этой зияющей пустоты, куда, куда побежишь ты на этот раз?

 

Вы хотели историю – хорошо, я попробую.

 

 

II

 

 

Разные люди в разной степени неспособны к литературному творчеству. Заметим, что мера такой неспособности прямо пропорциональна их литературным амбициям. Для тех, у кого эти амбиции грозят принять опасные для общества и литературного процесса формы, и предназначены филологические факультеты. Там им предоставляется возможность отвлечься на препарирование покойных представителей вражеских цехов, как-то: врачей, юристов, дипломатов, физиков, – и не мешать ныне живущим врачам и физикам писать новые хорошие книги. Если же вам и попадется неважная книжка – потрудитесь заглянуть в биографию автора: ее наверняка вымучил кто-то из наших.

 

 

III

 

 

Жизнь хороша – постепенно научаешься ею наслаждаться. Хорошо приходить на работу к девяти часам, а не к семи или восьми, хорошо, когда от дома до твоей работы сорок минут неспешного шага, а не два часа пути с тремя пересадками. Хорошо сидеть за новым компьютером, с отдельным телефоном и выделенным интернетом. Хорошо пить чай, курить, слушать музыку, сытно и вкусно обедать. Хорошо, когда начальник напоминает о себе один раз в неделю. Хорошо ездить в командировки, жить в хороших гостиницах, есть в хороших ресторанах и получать хорошие командировочные. Хорошо, когда у тебя в компании только одна работа: переводить.

 

 

IV

 

 

В понедельник утром, за завтраком, наш герой, Александр Федорович Козюльков, объявил жене, что вернется сегодня с работы позже обычного. Что ему надо поработать. Для себя. Пописать. Роман.

Реакция его жены, Александры Федоровны Козюльковой, была незамедлительной:

– Я тут вкалываю с утра до вечера, а ты не знаешь, чем себя занять. Пошел бы лучше денег заработал на отпуск.

Но Александр Федорович объяснял, что лично он в отпуск никуда не хотел, а, значит, и деньги ему были не нужны. И, вообще, он всегда мечтал провести свой отпуск за написанием романа.

– Я последний раз писал шесть лет назад, и если так пойдет дальше, то уже никогда ничего не напишу. Это нужно не для денег, это нужно для морального удовлетворения.

– С твоим косноязычным языком только романы и писать, для этого талант нужен.

– Написание романа – это вопрос не таланта, а амбиций.

Невозмутимость, с которой муж отреагировал на предложение незамедлительно  убираться со своими манатками ("Вот только детей отправим по бабушкам, тогда и съеду, чего детей травмировать-то"), насторожила Александру Федоровну, и она решила не пережимать.

– Вот пока теща здесь, и попробую пописать: может, у меня ничего и не получится. А то останусь, понимаешь ли, и без романа, и без семьи, – невесело пошутил он.

 

В вечером того же дня Александр Федорович вернулся домой позже обычного, однако и раньше, чем обещал.

– А как же твой роман? – спросила жена.

– Проголодался, – уклончиво ответил Александр Федорович, набивая рот остывшими чебуреками.

Александре Федоровне стало немного обидно, что она всерьез приняла утреннее заявление мужа.

– Вечно ты только болтать умеешь.

– Вот-вот, а ты сразу выгонять мужа. Ты меньше переживай: решил муж роман писать – пожалуйста, пусть попишет. К вечеру само пройдет.

 

Писать роман Александр Федорович решал шестой раз в свой жизни, и каждый раз сопровождал такое решение какими-нибудь изменениями в своей жизни. В этот раз он начал курить и перестал ходить на тренировки. "Спортсмены романов не пишут", – рассуждал Александр Федорович. – "Для этого нужно другое мироощущение – мироощущение курящего человека. Мироощущение человека слабого и открытого творческим порывам". Теперь, отыгрываясь за целый год здорового образа жизни, Александр Федорович прикуривал одну сигарету от другой, и чувствовал себя даже не слабым, но уже, скорее, больным: по ночам его мучил жестокий кашель. Творческие же порывы пока оставались безрезультатны. Однако и бросать курить Александр Федорович обратно не собирался. "Еще попишем, не все так сразу", – неуверенно подбадривал он себя.

 

Вообще, свой первый и последний связный текст Александру Федоровичу Козюлькову удалось написать лишь однажды, в четвертом классе. Это было домашнее сочинение на тему "Вид из окна". Он до сих пор помнил, как, мучительно вглядываясь, бродил он от одного окна к другому, не понимая, что писать, о чем писать, и, в конце концов, написал о том, что увидел. О том, что шел дождь, и ветер вдруг вывернул зонтик у женщины, ковылявшей по лужам на высоких каблуках. За это сочинение его родителей вызвали в школу.

Двойку за выпускное сочинение Саша Козюльков приходил переписывать в августе, причем два раза. В первый раз он сбежал, так ничего и не написав. Во второй раз он списал сочинение, которое за него написала его будущая, и первая, жена.

Через год Саша Козюльков поступил на филологический факультет на специальность русский язык и литература. Через много лет, уже заочно, ему, наконец, удалось защитить диплом.

 

Александр Федорович достиг того возраста, когда уже не нужно было писать ни сочинений, ни рефератов, ни курсовых, ни дипломных работ; но время от времени он усаживал себя за чистый лист бумаги, и заново переживал те же опустошенность и беспомощность, какие он испытал двадцать лет назад, сидя за выпускным сочинением. "Господи, и за что это мне", – думал он при очередном обострении своей вялотекущей болезни.

 

Графомания в чистом виде – болезнь приятная. Нормальный графоман беспечен в своем безобидном для окружающих – по крайней мере, если ему не мешать – недуге. Помехой приятному течению болезни Александра Федоровича, помимо всевозможных обстоятельств, которые рано или поздно и с теми или иными потерями ему удавалось преодолеть, в конечном итоге оказывался он сам: наряду с графоманией Александр Федорович страдал графофобией.

 

 

V

 

 

Александр Козлюков смутно представлял, что его творческое бесплодие могло быть связано с конфликтом мозговых полушарий, и что если одно его полушарие отвечало за творчество, то другое, рациональное, у него жестко доминировало над первым. Пытаясь его обмануть, он заставлял себя садиться, писать, и, главное, не останавливаться, не останавливаться, пока не будет исписано хотя бы несколько страниц. Но второе полушарие было провести не так просто: оно начинало править с первого же абзаца – и несколько исписанных страниц оказывались перефразированием какой-то одной и той же незавершенной мысли, которая, в конечном итоге, редуцировалась в совершенное и абсолютное ничто.

 

В эти мгновения ему и казалось, что он переживает невыносимую боль человеческой немоты, находясь у той самой границы, к преодолению которой и сводились весь смысл и содержание творчества.

 

 

VI

 

 

Бывали времена, когда желание писать казалось Александру Федоровичу пустой и безосновательной блажью. Ведь у него не было для этого ровно никаких способностей. Он сам никогда ничего не писал и с завистью глядел на густо исписанные листки чужих писем. Он и изъяснялся-то с трудом, не умея рассказать простого анекдота, и, при этом, ничего не делал для того, чтобы как-то развить свои речевые навыки или расширить свой словарный запас. Он не знал, о чем пишут в книгах, и как их пишут, потому что уже давно ничего не читал. Читать ему было скучно. Он считал, что книги для себя нужно писать самому: "Каждый заслуживает лишь тех книг, что сам и написал".

 

Однако, по концепции, которой придерживалось доминирующее полушарие Александра Федоровича, отсутствие способностей должны было не мешать, а, напротив, способствовать качеству конечного литературного продукта.

 

 

VII

 

 

Вообще-то, концепций творчества у Александра Федоровича было, по меньшей мере, две.

По одной из них, хороших писателей и должно было отличать неумение писать, заставляющее каждого из них изобретать свой способ преодоления собственной немоты. Это была литература обделенных богом несчастных дилетантов. По этой концепции и выходило, что Александр Федорович вполне мог стать хорошим писателем.

По другой концепции литературное творчество заключалось в овладении приемами и навыками писательского ремесла. Такая литература требовала некоторых писательских способностей, коих Александр Федорович в себе не ощущал. И это была плохая литература.

 

 

VIII

 

 

Лето только начиналось. Александру Федоровичу нравилось ходить на работу пешком. Теперь, когда он опять начал курить, ему было вдвойне интересней. Ему казалось, что он снова возвращался себе, забытому и какому-то более симпатичному, чем тот, каким он был последние годы. Он вдруг вспомнил, что у него совсем не осталось друзей. А ведь в одном подъезде с ним жил старый знакомый, который приглашал в гости, но Александр Федорович так до сих пор и не зашел. Надо будет зайти, покурить, что ли, вместе. Он вспомнил о своем романе, о котором не вспоминал все эти годы. Нет, тот роман, конечно, это было несерьезно: он ведь даже не знал тогда, о чем хотел написать. А сейчас, ему казалось, он знает. Нужно было только остановиться, чтобы понять…

 

 

IX

 

 

Нет, не все рассказали мы вам об Александре Федоровиче: не случайно вычеркнул он из своей памяти на долгих шесть лет того, как ему теперь казалось, более симпатичного, человека, и не случайно стали с ним происходить последние перемены.

 

Шесть лет назад Александр Федорович не был профессиональным переводчиком, а был переводчиком-любителем, и переводил не руководства по эксплуатации печатных машин, а французские романы.

 

В то время он жил на Загородном, в большой коммунальной квартире, точного количества комнат и жильцов которой он не мог назвать и тогда, в комнате, размером более напоминавшей залу, с паркетным полом и двумя огромными окнами, выходившими на проспект, из которых виднелся лишь кончик ложного фронтона дома напротив. Вся мебель его состояла из кровати и школьной парты, на которой стоял компьютер.

Получив диплом о высшем образовании, он оставил уже порядком надоевшее репетиторство и левые уроки в школе, и устроился, наконец, на постоянную работу в расположенную неподалеку от дома библиотеку. В этот непродолжительный период своей холостяцкой жизни Александр Федорович учил французский: все свое свободнее время он читал французские книжки и слушал радио.

Французский отвлекал его от тщетных попыток что-либо написать.

 

И все же, жизнь без письма не могла надолго устроить Александра Федоровича. В скором времени Александр Федорович берется за свой первый перевод. Нет, он был совсем не уверен в успехе своего предприятия. Сначала он боялся, что застрянет на правке первого же абзаца. Потом – что не хватит терпения, и он забросит свой перевод.

 

Вскоре он переводит свой первый роман. Потом, на всякий случай, он переводит второй.

 

 

X

 

 

Это действительно было его значительным личным достижением. Достижение заключалось в том, что он решился писать так, как мог, чего раньше боялся. Он смог внушить себе, что все пишут так, как у них получается: у кого-то выходит лучше, у кого-то хуже, но это уже от бога – и здесь никого не обманешь. И пусть окажется плохо – лучше уж, наконец, узнать о себе правду.

 

О правде, тем не менее, ему приходилось только догадываться. И по всему, она выходила нелестной.

 

 

XI

 

 

Редакции отклоняли его рукопись. Друзья ничего не говорили. Читатели интернета не продвигались дальше первой главы. Другой переводчик автора, получив ссылку на перевод, тоже молчал.

Он ждал критики, но критики не последовало. Он чувствовал, что его принимают за того, кому не имело смысла что-либо говорить.

 

Вообще-то ему нравился автор, которого он переводил. "Хорошего автора никаким переводом не испортишь", – пытался шутить он с друзьями, однако никто из друзей не разделял радости открытия нового автора. Сам же он не рисковал читать свой перевод.

 

 

XII

 

 

И все же Александр Федорович не был уверен, что его перевод безнадежно плох. Точнее, он был уверен в обратном. Ведь был же он, в конце концов, филологом, успевшим, к тому же, поупражняться в переводе классических текстов.

Просто – он выбрал для перевода хорошего автора. А хороший автор и в переводе должен был заставлять читателя переживать боль преодоления человеческой немоты.

Александр Федорович не думал никому и ничего доказывать.

Уже шесть лет, как он переводил руководства по эксплуатации печатных машин.

 

 

XIII

 

 

Так вот это случилось после того, как он узнал, что его перевод готовится к печати, когда однажды утром, за завтраком, наш герой, Александр Федорович Козюльков, объявил жене, что вернется с работы попозже.

 

 

XIV

 

 

В пятницу вечером, Александр Федорович задержался на работе дольше, чем обещал. И возвращался по ночному городу в состоянии эйфории. Ему казалось, что у него получилось. Из того, что он начинал как роман и продолжал как повесть, в этот вечер у него получился рассказ. Перед уходом из офиса Александр Федорович даже успел отправить его в редакцию. Теперь он обдумывал свои дальнейшие творческие планы. И планы эти строились с невероятной легкостью.

 

 

XV

 

 

Его не ругали дома. В субботу, посетив с семьей зоопарк, Александр Федорович отсыпался после сытного обеда. Он чувствовал себя неловко. Ему было жалко свою жену. Это бессмысленное увлечение сделало его совершенно бесполезным для семьи. Беспризорные дети сидели за компьютером. С виноватым видом Александр Федорович то и дело ходил курить на площадку. Ради чего? Ради его непонятной прихоти называться писателем? Ради никому не нужной писанины? Он представлял, как его, в конце концов, увольняют с работы. "Так мне и надо", – думал Александр Федорович.

Он чувствовал себя опустошенным. Теперь ему уже не нравилось написанное. Ему казалось, что он, в какой-то момент, потерял нужную интонацию и ударился в патетику. "Прямо чайка какая-то, по имени Джонатан", – думал он. Вчерашние планы казались глупыми.

Ему было плохо от того, что все закончилось так быстро. Он чувствовал, что ему не нужен этот рассказ. Он не давал ощущения того, что ты писатель. Чтобы ощущать себя писателем, нужно было продолжать писать. А он чувствовал, что не может писать ни о чем другом. Нет, он, определенно, поспешил закончить.

Александр Федорович написал в редакцию, что отзывает рассказ: для него это был уже не рассказ, но начало его романа.

 

XVI

 

 

О чем будет его роман? Когда-то он ответил себе на этот вопрос. Нет, никогда не думал он о сюжете в обычном понимании этого слова. Сюжет его романа, его перипетия должны были рождаться в нем самом: в его развертывании, в его становлении. Нужно было только сесть и начать писать, и роман должен зажить своей собственной жизнью, обретая в себе самом свое единственное содержание...

 

 

 

Июнь 2005 года

 

 

 

 



Сайт создан в системе uCoz